Громко звонят церковные колокола. Он подвигается к ее стороне кровати посмотреть, как люди в отутюженных костюмах идут в известняковую церковь, освещенное окно которой накануне его убаюкивало. Протянув руку, он приподнимает штору. Окно-розетка теперь не светится, а над церковью, над Маунт-Джаджем, на голубом фасаде небес сияет солнце. В прохладной приземистой тени колокольни, словно на негативе, стоят и сплетничают несколько мужчин с цветками в петлицах, между тем как простые овечки, опустив головы, стадом вливаются в церковь. Мысль о том, что люди решились оставить свои дома и прийти сюда молиться, радует и ободряет Кролика, он закрывает глаза и склоняет голову таким легким движением, чтобы Рут этого не заметила. Помоги мне, Господи. Прости меня. Наставь на путь истинный. Благослови Рут, Дженис, Нельсона, маму и папу, мистера и миссис Спрингер и неродившегося младенца. Прости Тотеро и всех остальных. Аминь.

Открыв глаза навстречу дню, он говорит:

– Тут довольно большой приход.

– Воскресное утро, – отвечает она. – В воскресенье утром мне всегда хочется блевать.

– Почему?

– Фу, – отзывается она коротко, словно ответ ему заранее известен. Подумав немного и убедившись, что он серьезно смотрит в окно, она добавляет:

– У меня тут однажды был один тип, так он разбудил меня в восемь утра, потому что в девять тридцать ему надо было преподавать в воскресной школе.

– Ты ни во что не веришь?

– Нет. А ты веришь?

– Пожалуй, да. По крайней мере, я так думаю.

Ее сердитый уверенный тон режет ему слух, и он начинает сомневаться, правду ли он говорит. Если соврал, значит, он подвешен в центре пустоты; эта мысль преследует его, и у него сжимается сердце. Напротив несколько человек в праздничной одежде идут по тротуару вдоль ряда облезлых кирпичных домов – идут не чуя под собой ног? Так ли? Одежда! Они надели свою лучшую одежду; он лихорадочно цепляется за эту мысль: она кажется ему зримым доказательством существования невидимого мира.

– Если ты верующий, то что ты тут делаешь? – спрашивает она.

– А что такого? Ты что, считаешь себя Сатаной, что ли?

От неожиданности она останавливается с расческой в руке, потом смеется.

– Да верь на здоровье, если тебе от этого легче.

– Почему ты ни во что не веришь? – не отстает он.

– Ты что, шутишь?

– Нисколько. Разве тебе никогда, хотя бы на секунду, не казалось, что это ясно?

– Что – ясно? Что существует Бог? Нет. Наоборот, по-моему, ясно, что его нет. Яснее ясного.

– Но если Бога не существует, то почему существует все остальное?

– Почему? При чем тут почему? Просто существует, и все. – Она стоит перед зеркалом, и расческа, оттягивая назад волосы, чуть приподнимает ее верхнюю губу, как в кадре из кинофильма.

– Про тебя я бы так не сказал. Что ты просто существуешь, и все.

– Слушай, может, ты все-таки оденешься, вместо того чтобы валяться и проповедовать мне слово Божие.

Это замечание, а также движение, с каким она, взмахнув волосами, поворачивается к нему, отзывается в нем желанием.

– Иди сюда, – зовет он. Неплохо бы заняться делом, когда в церквах полно народу; эта затея его возбуждает.

– Нет, – отзывается Рут. Она действительно немножко рассердилась. То, что он верит в Бога, ее раздражает.

– Я тебе больше не нравлюсь? – спрашивает он.

– А тебе не все равно?

– Ты знаешь, что не все равно.