— Ну, я помню Олимпиаду 80-го года, но, сказать по правде, это было просто чудо, что мы обыграли вашу великолепную команду.

— Чудо! Ха! Наш тренер спал! Все герои-игроки спали! А ваши подростки играли с душой и победили в честной борьбе. После этого провала Тихонова надо было расстрелять!

Да, этот человек говорит как настоящий болельщик.

— Я хочу, чтобы мой сын познакомился здесь с хоккеем.

— Сколько ему лет? — В глазах мужчины зажегся неподдельный интерес.

— Четыре с половиной, — ответил Фоули.

— Тот самый возраст, когда надо ставить на коньки. У нас, в Москве, для детворы масса возможностей покататься на коньках, правда, Ваня? — обратился мужчина к своему спутнику, следившему за разговором со смешанным чувством любопытства и беспокойства.

— Проследите, чтобы у него были высокие ботинки, — заметил тот. — В низких можно вывернуть щиколотку.

Ответ, характерный для русских. В этой стране, нередко грубой и безжалостной, забота о детях трогательно искренняя. Русское сердце, нежное и ласковое для детей, превращается для взрослых в ледяной гранит.

— Спасибо. Обязательно учту ваши слова.

— Вы живете в квартале для иностранцев?

— Совершенно верно, — подтвердил Фоули.

— Тогда вам выходить на следующей остановке.

— О, спасибо. Всего хорошего.

Направившись к двери, Фоули обернулся и дружески кивнул своим новым русским друзьям. «Интересно, это сотрудники КГБ?» — мелькнула у него мысль. Возможно, но точно это сказать нельзя. Окончательное решение можно будет принять только тогда, когда он где-нибудь через месяц снова столкнется с этими мужчинами в метро.

Эд Фоули не знал, что за всем этим разговором внимательно следил мужчина, стоявший всего в паре метров от него со свежим номером «Советского спорта» в руках. Этого человека звали Олег Иванович Зайцев. И вот майор Зайцев действительно работал в КГБ.

Выйдя из вагона метро, американский резидент вместе с толпой проследовал к эскалатору. Много лет назад движущаяся лестница подняла бы его к статуе в полный рост Сталина, но ее давно сняли и на ее место больше ничего не поставили. Прохлада ранней осени явилась приятным облегчением после духоты метро. Вышедшие на улицу люди закуривали вонючие папиросы и расходились в разные стороны. До стены, огораживающей квартал для иностранцев, было совсем недалеко. В будке дежурил милиционер в форме. Оглядев Фоули, он по качеству плаща определил, что перед ним американец, и пропустил его, не удостоив ни кивком, ни тем более улыбкой. Русские почти не улыбаются. Это обстоятельство поражало американцев, приезжающих в страну; внешняя угрюмость русских людей казалась иностранцам необъяснимой.

Олег Зайцев проехал еще две остановки, размышляя, следует ли ему подать рапорт о контакте с иностранцем. Сотрудники КГБ сообщали обо всех подобных встречах, отчасти доказывая свою преданность, отчасти демонстрируя постоянную бдительность в отношении даже простых граждан «главного противника», как в их ведомстве называли Соединенные Штаты. Но в первую очередь это было проявлением параноидальной мании преследования, качества, которое открыто поощрялось в КГБ. Однако по роду своих занятий Зайцев имел дело с огромным количеством бумаг, и он не видел необходимости творить еще один бессмысленный документ. Его рапорт лишь мельком просмотрят, в лучшем случае, с любопытством прочтут, после чего уберут в сейф, чтобы больше никогда не извлекать на свет божий. Олег Иванович слишком ценил свое время, чтобы тратить его на подобную чепуху. К тому же, он сам ведь даже не разговаривал с этим иностранцем, разве не так?