Раз-два, встали! Кролик пристально вглядывается в «поддельные» ветви норфолкской сосны в надежде обнаружить крикуна. Судя по звуку, это какой-то самодовольный нахал, какаду или по меньшей мере тукан, словом, типичный тропический горлодер с роскошным хвостовым оперением, свисающим вниз на целый фут, но сколько он ни шарит глазами, он видит только скромную буроватую птичку вроде золотого дятла, каких в Пенсильвании пруд пруди. А может, это и в самом деле гость из Пенсильвании прилетел перезимовать, как и он сам.

Он идет в свою ванную, чистит зубы, облегчается. Странно, раньше струя раскатистым водопадом била в унитаз, а теперь цедится какой-то робкий ручеек, да и то словно нехотя; ему приходится раз, а то и два вставать ночью, и он по-бабьи садится на стульчак, крайняя плоть вся в сонных складках, не знаешь, в какую сторону потечет, ну точно как у баб — те тоже не умеют целиться. Он бреется, встает на весы. Еще фунт прибавил. Ох уж эти ореховые плитки! Он идет к двери с намерением выйти из спальни, но на пороге спохватывается, что выйти не может. Здесь, во Флориде, он спит в одних трусах; пижама закручивается вокруг тела, и часам к двум ночи в ней становится так жарко, что он просыпается — правда, не только из-за этого, еще из-за тяжести в мочевом пузыре. Сейчас, когда здесь Пру с детьми, он же не может появиться в кухне в одних трусах. Он слышит, как они все там топчутся, натыкаясь на все подряд. Значит, надо либо надеть штаны для гольфа и рубашку-поло, либо найти халат. Он останавливает свой выбор на мягком темно-бордовом халате как на одежде, более подобающей — какое это слово все время мелькает, когда читаешь про Средние века? — сюзерену. Хозяину дома. Достопочтенному дедушке. В этом есть некий символ, выражаясь языком Нельсона.

Когда Кролик наконец открывает дверь, в кухне уже полным ходом идет первая из баталий предстоящего дня. Бесценное сокровище, маленькая Джуди чем-то расстроена: от соленых слез края век покраснели, хотя она изо всех сил старается не плакать, срывающимся голосом говоря:

— Половина ребят из нашей школы там были! А некоторые даже по два раза, а у них даже нет ни бабушки, ни дедушки во Флориде! — Она хочет в Диснейуорлд, а ее не везут.

Дженис пускается в объяснения:

— Деточка, ну, поверь мне, это отдельное большое путешествие. Если ты хочешь туда попасть, надо лететь до Орландо. А ехать отсюда .

— .все равно что тащиться в машине до Питтсбурга, — заканчивает за нее Гарри.

— Папа нам обещал! — возмущается обманутый ребенок, да с такой страстью, что ее четырехлетний братишка, на секунду замерев с зажатой в кулаке ложкой, которой он больше развозит по тарелке, чем ест поставленные перед ним хлопья с молоком, из солидарности всхлипывает. Две капли молока стекают с его оттопыренной нижней губы.

— Мало того что далеко, дорога — тоска зеленая, — невозмутимо продолжает Гарри. — Все шоссе 27 утыкано светофорами. Мы знаем, ездим там иногда.

Пру вносит необходимые пояснения:

— Папа не имел в виду, что мы поедем в этот раз, он подразумевал когда-нибудь потом, когда у нас будет больше дней в запасе.

— Нет, он сказал в этот раз! — настаивает бедный ребенок. — Он всегда так: сначала наобещает, а потом не делает.

— Папа трудится не покладая рук, чтобы у вас было все, чего вы пожелаете, — строго одергивает ее Пру, и в тоне ее сквозит раздражение, которое иногда слышишь в разговоре двух женщин, когда одна из них начинает терять терпение. Она, как и он, в халате — короткий лоскутный халатик с рисунком из соцветий пурпурного вьюнка и его извилистых стеблей. Ее веснушчатые ляжки, широкие, гладкие, обтекаемые, — как крыло автомобиля. Ступни — длинные, с проступающими под кожей косточками, в суставах пальцев красноватые, а сверху белые, как бумага, — продеты в красные, цвета губной помады, сабо на пробковой подошве. Лак на ногтях облупился, и это, по мнению Кролика, придает еще больше сексуальности ее облику.