Если предположить, что ты следуешь моим наставлениям и читаешь письма по известным тебе числам (если нет, я буду преследовать тебя в кошмарах), сейчас идет шестой месяц. Надеюсь, Роза не уволилась – иначе на сегодняшний день в доме скопилось уже 180 пар грязных носков, а в спальне на полу высится куча грязного белья.

Первые пять писем я написала между курсами химиотерапии. Сегодня, написав очередной абзац, я еле успеваю склониться над тазиком – меня рвет. Так что будь снисходителен.

Мне тебя жалко. Самое тяжелое в выпавшем мне испытании не тот факт, что я умираю (хотя, поверь, одна эта мысль отнимает силы). Нет, самое тяжелое – представлять, как ты будешь без меня.

Как ты будешь просыпаться без меня – такой лохматый, такой помятый и такой возбужденный? Как без меня воскресными вечерами ты будешь резать пиццу с колбасой и ананасами и откупоривать очередную бутылку красной испанской кислятины? Как я буду без тебя? Как ты будешь жить – без меня?

Не знаю, сколько еще писем мне осталось. Завтра напишу № 7. Просто чтобы подогреть твое любопытство: обещаю, в нем я открою тебе мой самый-самый большой секрет. И смотри не жульничай: письмо можно будет прочитать только в следующем месяце.

Майкл, возлюбленный мой, я знаю: получать письма от обожаемой покойной жены – все равно что получать открытки из отдела костюмов для Хэллоуина. Но я не в силах не писать. Я уже смирилась с мыслью, что не сумею удержаться за свою собственную жизнь. Однако я не могу не цепляться за твою жизнь, хотя бы за часть ее.

Я буду любить тебя вечно. Передай от меня Большому Джиму и Андре по крепкому мокрому поцелую. У тебя получится.

Джоанн.

Я закрыл глаза и подождал, пока влага впитается обратно. Затем прочитал письмо еще раз. Я собирался прочитать его по третьему разу, когда маленький бесплотный, но голосистый зануда, что, не заботясь об арендной плате, живет у меня в голове, велел мне засунуть чертово письмо сам знаю куда.

Не тратя силы на пререкания с внутренним голосом, я извлек из провисшего зеленого кресла свою особу, причем продемонстрировал такую грацию, какую только возможно продемонстрировать, извлекая сто восемьдесят фунтов из чего бы то ни было.

Я подошел к туалетному столику Джоанн и взял серебряную рамку сразу для двух фотографий, которую Джоанн подарила мне на нашу первую годовщину. Слева красовалась наша свадебная фотография с надписью от руки: «Моему обожаемому Майку. Для нас все только начинается. С любовью, Джоанн».

Справа находилась та же фотография, только отредактированная. С помощью фотошопа Джоанн состарила счастливых новобрачных на пятьдесят лет. У меня волосы были седые и заметно поредевшие; впрочем, спасибо Джоанн и на том, что они вообще были. Я стал фунтов на тридцать увесистее, а лицо мое избороздили не морщины, а настоящие расщелины.

С собой Джоанн обошлась еще более жестоко. Убрала талию, посеребрила прекрасные соломенные волосы и не пожалела морщин и пигментных пятен для своей восхитительной кожи. Только глаза она не изменила. Да, во внешних уголках Джоанн нарисовала гусиные лапки, но оттенок глаз остался прежний. Я называл его Синий Янс. Мой отец по выходным водит тренировочный самолет, а на жаргоне пилотов ЯНС – аббревиатура определения летной погоды: «ясно, неограниченная видимость». Для меня это самый синий оттенок синего, синее не бывает.