— Я не про кофе, я про кокаин. Что это за история, сынок? Я хочу знать правду.

И когда он поднимает на нее взгляд, у него на лице она видит до боли знакомое ей затравленно-скрытное выражение: так он смотрел в то злосчастное лето, когда ему было всего двенадцать-тринадцать — нет, 1969-й, значит двенадцать, тринадцать ему исполнилось только в сентябре. Есть вещи, которые она никогда не сможет себе простить, и одна из них — то, как ее мальчик приезжал на велосипеде на Эйзенхауэр-авеню и часами стоял под окнами дома, где жил Чарли, в надежде хоть мельком увидеть ее, свою мать, бросившую его ради любовника. Он спрашивает:

— Какая история? Кто тебе напел?

— Твоя жена, Нельсон, она мне рассказала. Она говорит, ты завис — у тебя уже зависимость и ты профуфукиваешь колоссальные суммы, больше, чем у тебя есть.

— Вот ведь сука бешеная! Врет она все! Ты что, не знаешь ее? Она чего хочешь наплетет — ей только бы выпендриться! Когда она успела накормить тебя всем этим дерьмищем?

— Пожалуйста, давай без грубостей. Что у вас не все ладно, и так понятно. Сначала Тереза только намекнула — это было позавчера, когда ты явился за полночь, а вчера мы могли уже поговорить подробнее, поскольку детей взял на себя твой отец.

— Вот-вот, с чего это он так прогибается? Что за балаган он тут устраивает перед моими детьми? Подумайте, какой большой-распрекрасный-добрый-любящий дедуля объявился! Почему-то со мной он таким не был!

— Не пытайся уклониться от темы. А отец, возможно, как раз и хочет хотя бы теперь исправить какие-то ошибки, которые он допускал, когда ты рос. Но речь сейчас не о нем, не он беспокоит меня в первую очередь. Когда мы с ним были моложе, он пережил довольно трудное время — ему тяжело было расставаться с какими-то мечтами, с личной свободой, но мне кажется, теперь он поуспокоился. Чего не скажешь о тебе. Ты дерганый, грубый и все время где-то витаешь — такое впечатление, что тебя не интересует ни где ты, ни что с тобой, ни твоя семья. Тогда о чем же ты думаешь непрерывно? И мне приходит в голову только одно объяснение — я ведь тоже читаю газеты и смотрю телевизор: наркотики. Пру говорит, в твоем случае это кокаин и не исключено, что в последнее время еще какой-то крэк; героин, как она считает, ты покамест не употребляешь, впрочем, от одного до другого один шаг — взять хотя бы этот, как его, спидбол, что ли?

— Спидбол вкалывают, ма, вводят посредством инъекций, а я от иглы, как от чумы, шарахаюсь. Вот уж чему не бывать, можешь мне поверить. С иглой и СПИД недолго подцепить, не приведи Господи!

— Ох, да, СПИД! Мы все теперь живем под страхом СПИДа. — Она закрывает глаза и молча думает о том, сколько в мире бед и горя из-за секса, и все во имя чего? Ради вожделенного ничтожного мига наслаждения. У Нельсона, конечно, свои слабости, но интуиция подсказывает ей, что он, в отличие от его отца, не помешан на сексе, — его поколение вкусило всего достаточно рано, чтобы чары развеялись. Взять для сравнения ее Гарри — бедняга только недавно начал сбавлять темп, а раньше ведь что ни ночь, прыгал в постель сам не свой от нетерпения, будто его там невесть какие чудеса ожидают. Да она и сама, было дело, попалась на эту удочку. Раз в жизни, но все же. Ей тогда казалось, что она чуть не с того света возвращает Чарли к жизни. Спасает любовью. А женщина ведь только этим и сильна, другой власти ей не дано. Во всяком случае, до недавних пор это было так.

Нельсон решает воспользоваться ее молчанием, чтобы самому перейти в наступление.

— Ладно, предположим, я позволяю себе расслабиться иногда, по уик-эндам, и что с того? Чем это хуже, скажи на милость, чем прикладываться к стакану? Да я сколько себя помню, без рюмашки тебя не видел — на кухне, где угодно. Не мне тебе говорить, мам, алкоголь в конце концов убивает человека. Ученые проводили исследования, так вот выяснилось, что кокс не так вреден для организма, как спиртное.